где-то на северо-западе Арморики, Звездные холмы, кэрн Дома Боярышника,

первая четверть доманиоса, семнадцатый год Совы в правление короля Конуарна из Дома Дуба

Темно-желтые, как старая кость, руки погладили разноцветье ленты. На миг Вереск показалось, что вышитые цветы сейчас почернеют, пожухнут и слетят с вышивки сухим прахом.

— Дивный дар, госпожа моя, — прошелестел палой листвой старческий голос. — И высокая честь — видеть вас здесь.

— Лиддерел — моя сестра, — безмятежно улыбнулась Вереск, присаживаясь на маленькую скамеечку между очагом и высоким креслом. — Как я могла не поздравить ее с таким счастьем?

— Воистину, счастье заглянуло в мой дом, — так же утомленно и тускло сказал старик в кресле. — Первые дети за много лет, надежда рода. Слышал, вы просили благословения моей невестки?

— Вашей невестки и моей сестры, — мягко подтвердила Вереск, поправляя платье. — О да, просила. И если Богине будет угодно услышать его, мой супруг и повелитель не забудет заслуги в этом Дома Боярышника

— Разумеется, не забудет, — пергаментные губы растянулись в пугающей гримасе, должной изображать улыбку. — Ибо король не забывает ничего и никогда — не стоит и надеяться на это. И, наверное, потому на вашем рукоделье, госпожа моя, лето без боярышника. Дивный подарок моему Дому.

— Подарок? — мило удивилась в ответ Вереск. — Скорее, послание. И вы прочитали его верно, господин Боярышник, раз удостоили меня встречи. Теперь же я спрашиваю вас: расцветет ли боярышник на холмах снова и снова? Потому что Дом ваш пустеет и детские голоса в нем — нежданная и великая радость.

— Разве не во всех Великих Домах так нынче? Или Дом Дуба переполнен скрипом колыбелей?

Он сидел, не пошевелившись, глядя на Вереск утомленно, как на маленькую девочку, пристающую с глупыми вопросами, и она снова напомнила себе, что нельзя злиться. Ведь она и правда маленькая девочка для одного из старейших, ровесника ее прадеда.

— Нет. Но много юношей и дев подрастают в Доме Дуба, — сладко улыбнулась Вереск. — Их время еще придет.

— И молодая поросль ныне бесплодна, — уронил бесцветный голос.

— Тем тяжелее грех того, кто сам лишает эту поросль плодородия, — тихо сказала Вереск, выпрямляясь на неудобной скамейке. — Господин мой Боярышник, не время ли забыть старую боль?

— Боль можно забыть. Отрубленные ветви не прирастают.

— Он ваш внук.

Усилием воли она удержала голос мягким и ровным.

— У меня нет внуков, госпожа моя, кроме тех, кто теперь пьет молоко дамы Лиддерел.

— О, эти малыши? Когда они вырастут? Я же обещаю вам королевскую милость за возвращение…

— Назовите его имя — и покинете этот дом, госпожа моя, — бесстрастно прервал ее изможденный седой старик с пергаментным лицом и яркими глазами. — Правду сказать, я удивлен. Что вам до того, чье имя забыто?

— То, что он лучший целитель сидхе за многие века, — тихо сказала Вереск. — Нам же необходимы целители. О, господин мой, взгляните на свой Дом. Взгляните на другие Дома сидхе. Все больше и больше пустоцветов, все больше тех, кто не может выносить дитя до срока. Нам нужна мудрость того, кого вы изгнали, пока еще не поздно.

Томительно долгое время сидящий в кресле молчал. Затем наклонился вперед, рассыпая по плечам белоснежную седину волос, блеснул глазами.

— Если все сидхе Волшебных холмов не в силах обойтись без мудрости полукровки, не настало ли нам время уйти?

— Вы не слышите меня? — беспомощно сплела пальцы на коленях Вереск, силясь удержаться, чтобы не закричать в голос, не тряхнуть этого окостеневшего глупца, упрямством губящего и свой Дом, и чужие. — Или не хотите слышать? Или думаете, что я беспокоюсь лишь о себе? Сколько раз Лиддерел теряла ребенка? Три? Четыре? А сколько наших женщин скрывают это, как величайшую боль и позор? Вы закопаете целебный источник, если вода в нем горчит?

— В этом источнике вода отдает кровью.

— Да пусть он кровью хоть течет, — огрызнулась Вереск. — Еще несколько поколений — и некому будет брезговать из него напиться. Где целители из чистокровных? Почему они не могут спасти моих сестер от выкидышей и бесплодия? Зато все новые вина поступают к королевскому столу, облагороженные их настойками для вкуса и аромата. В моей спальне дюжина флаконов с зельями для волос и кожи, но когда я спрашиваю, почему у Дома Дуба нет наследника, целители отводят глаза. Кереннаэльвен убил одного трутня, но теперь трутней развелось столько, что пчелам не подняться в воздух.

— Хватит.

Сидящий в кресле не шевельнулся, но слово упало тяжело и бесстрастно. Вереск поднялась, шурша платьем, выпрямилась, стискивая кулачки. В наступившей тишине вздохнула пару раз, потом заговорила.

— Вам придется выслушать меня, Боярышник. Когда-то я ребенком играла на ваших коленях. Но сегодня с вами говорит королева Звездных холмов. Да, лекарство от болезни бывает страшнее болезни. Но не сейчас. Наши старые целители умирают, не передав свою мудрость, потому что молодые думают лишь о пирах, охотах и прекрасных глазах своих дев. Позор Домам сидхе, если их лучший целитель — изгнанный полукровка. Позор Домам сидхе, если мы умираем пустоцветами и ничего не делаем, чтобы спастись. Позор Домам сидхе, если их мужчины не могут зачать ребенка, а женщины — выносить его и родить. Еще немного, и детям железа не понадобится нас истреблять, мы вымрем сами, тихо и незаметно.

— А тот, чьим именем вы оскорбили этот Дом — он может помочь?

В голосе Боярышника слышалась горькая насмешка, и Вереск упрямо кивнула головой.

— Он хотя бы попытается. Но что сделает изгнанник? Один, без мастерских сидхе и опытных помощников? Он, лучший мастер холмов, должен брать в ученики людей — это ли не позор?

И, не успели эти слова слететь с губ, как Вереск поняла, что ошиблась. Промахнулась, как промахнулась бы на охоте, не подмени Арагвейн стрелу.

— Что ж, воистину достойно нечистой крови — льнуть к нашим врагам и искать себе спутников среди них. И вы хотите для него милости, госпожа? Для того, кто каждым мгновением жизни предает свой народ? Девочка или королева, но вы слепы. Он не спасение, а гибель сидхе. И любой, кто пойдет за ним или призовет в холмы — да будет проклят.

— Почему? — прошептала Вереск в спину уходящему, но ответа не было.

Только змеилась потускневшая в свете очага разноцветная лента, бессильно свешиваясь через ручку кресла, да похрустывало поленьями жадное пламя.

Рыжий Лис Мартин предпочитает встречаться в харчевнях, из тех, что пошумнее и побольше. В этом есть смысл, да и глаз на шпионов у Рыжего наметан, так что я и в этот раз соглашаюсь. Но харчевню все равно проверяю тщательно, осматривая зал и людей из-под полуприкрытых век, пока Мартин заказывает еду и выпивку. Все чисто, а если и попадается что-то любопытное, то не по моей части. У парня, играющего в кости с парой мясников, на груди тлеет звездочка амулета — мясники сегодня расстанутся с изрядной долей выручки. На чернявом красавчике, что болтает с подавальщицей, сразу три приворота, изрядно мешающих друг другу. Кстати, если их не снять, выбор парнишка, может, и сделает, а вот в постели счастливицу не обрадует. На стене за спиной трактирщика прибиты оленьи рога на удачу и для мужской силы. Только вот на этих рогах — кровь убитого оленем охотника, и оттого в харчевне особенно часто случаются драки...